Описание пути, ведущего в ссылку, с удивительным постоянством повторяется во всех рассказах. Арест в родной деревне, путь – часто на телеге – до ближайшей железнодорожной станции, где стоит эшелон с остальными задержанными – так начинаются почти все воспоминания. Эшелон представляет собой длинную череду вагонов для скота. Иногде в них нет даже нар, и мужчины, женщины, дети, старики спят на полу, в страшной тесноте. Путешествие длится очень долго, и никто не знает, куда их везут.

Прибытие в пункт назначения всегда оказывается неожиданностью. Чаще всего речь идет о маленькой, затерянной среди бескрайних просторов станции. Но путешествие на этом не заканчивается. Депортированных грузят на телеги или грузовики и развозят по району, или же селят на время в бараки, а затем увозят на несколько десятков километров дальше, туда, где начнется для них жизнь в депортации. 

В пути поезд нередко надолго останавливается на той или иной станции, например, чтобы пропустить идущий навстречу состав. Порой он неожиданно меняет направление или возвращается назад, ещё больше усложняя и без того отнюдь не прямой маршрут. 

В вагонах люди пытаются как-то приспособиться и организоваться. Они выгораживают один угол вагона под туалет (представляющий собой дырку в полу или ведро) и пытаются хоть как-то сохранить приличия. Детей это не смущало, но все вспоминают сегодня о стыде, который испытывали женщины. Двери вагона закрыты, но порой под крышей есть окошко, через которое можно взглянуть на окрестности. Кому-то из депортированных удалось взять с собой еду, остальные пытаются раздобыть что-нибудь во время остановок. Очень ценится кипяток: обычно на станции за ним отправляют кого-то из вагона под надзором конвоя. 

Конвоиры появляются только во время остановок, когда двери вагона открываются. Они не высказывают особой враждебности, но дети помнят о выстрелах, звучащих, когда кто-то пытается бежать. Иногда беглецам удаётся скрыться в лесу. Никто, разумеется, не знает, что с ними стало потом.

В пути, ведущем в неизвестность, особое значение приобретают знаки и ориентиры: мост через реку, пУральские горы, вид тайги. Опираясь на эти знаки, все обитатели вагона пытаются угадать, куда их везут.

За, казалось бы, повторяющимися историями скрывается ряд различий. Депортации 1941 и 1944 гг. проходят в гораздо более тяжёлых условиях, и рассказы о них чаще содержат упоминания голода и истощения, чем в 1949 г., через несколько лет после войны.

Эти рассказы необходимо сопоставить с историей первых массовых депортаций, сопровождавших коллективизацию 1929-1930 гг. Эти операции, нередко носившие импровизированный характер, не случайно были названы «депортациями в никуда» (Н. Верт): часть высланных была брошена на произвол судьбы посреди лесов и степей. Депортации, о которых идет речь в наших интервью, обычно проходили по другому сценарию: они были лучше организованы, на местах готовились к приезду ссыльных, хотя условия жизни оставались чрезвычайно тяжелыми. В приказах и инструкциях органов МВД, отвечавших за депорацию, мы находим подробные описания этих операций, в большинстве случаев совпадающие с рассказами очевидцев.*

Ален Блюм