Биографии

Полное интервью с Теодором Шанином на английском языке

(в оригинале - на английском)

Предлагаем вашему вниманию полную версию интервью с Теодором Шаниным, которое Алан Блум и Жюльет Дени записали 8 декабря 2008 года в Москве (оригинал на английском ; интервью проходило в кабинете Теодора Шанина в Международной школе социальных и экономических наук.

Арест

«Первыми вошли два офицера в штатском, два офицера КГБ – вернее, не КГБ, а как они тогда назывались? – и несколько солдат. Они были любезны, даже подчеркнуто дружелюбны, отчасти оттого, что наша семья говорила по-русски, и им было приятно, что они наконец могут поговорить на русском языке, на хорошем, интеллигентном русском. Кроме того, они сделали одну вещь, которая в конце концов привела к ужасным последствиям, но с их стороны явно была знаком расположения. Проведя с нами несколько часов, они дали нам целый день, до заката, чтобы мы смогли собраться. Они отозвали моего отца в сторону и сказали: «Мы не можем сказать вам, куда вас отправляют, но это очень суровые места. Ваша дочь (моей сестре было четыре года) там не выживет, она там умрет. Если вы найдете кого-то в городе, кто готов ее взять, мы этого не заметим». Они явно хотели нам добра. Мои родители принялись спорить – мать не хотела ее оставлять. Отец считал, что ее нужно оставить в Вильно, и единственный раз в истории семьи точка зрения отца взяла верх – обычно все происходило наоборот. Меня отправили в город на поиск нашего дедушки. Я его нашел и привел к нам. Он ушел вместе с сестрой, она пританцовывала вокруг него; для нее остаться не нами, а с дедом было настоящим приключением. И затем нас отправили… »

Смерть сестры от рук немцев

«- Вы в то время знали, где был Ваш отец? 

Нет, я не знал и узнал только через год или почти два, когда его освободили, и он стал искать нас, и все в том же духе. Для нас же его следы полностью затерялись. Кроме того, это было в тот момент, когда город был занят немцами. Война только началась, и когда немцы вошли в Вильно и заполучили всех, включая мою семью, мою сестру и моего деда, мы еще были в заключении. Их расстреляли где-то через полгода в Понарах, где была казнена большая часть евреев Вильны.

- Вы помните, как Вы или Ваша мать узнали об участи, ожидавшей Ваш народ? 

- Конечно. Мы узнали об их судьбе только, когда приехали в Вильну. То есть, когда мы вернулись, это было в то время, когда мы жили в Советском Союзе, а бывшие польские граждане имели право уехать из СССР. Но мы решили сначала съездить в Вильну, чтобы что-то узнать о нашей семье, поскольку моя мать еще очень долго не хотела верить, что сестра была убита. Дело в том, что моя семья говорила по-польски и вполне себе правильно, хотя, конечно, как посмотреть. Мой дед говорил на всех языках, какие только можно было себе представить, и у него были такие усы, какие носили польские или, может, даже скорее русские дворяне. Он был похож на такого русского полковника, бывшего офицера-кавалериста или что-то в этом духе, и у него было много друзей-поляков, поскольку в юности он занимался водочным производством, а главным сырьем для водки было зерно и картошка, которые выращивало местное польское дворянство. Так что у него было много друзей, и, если бы он попросил, многие бы его, без сомнения, спрятали. Добавьте к этому, что у нас в семье у всех, включая меня, голубые глаза, а у моей сестры они еще более голубые, чем у меня, и они могли прятаться, их можно было спрятать. Беда в том, что мой дед был уверен, что в Европе есть всего одна цивилизованная нация, и эта нация – немцы, что русские – это такие полудикари, поляки вовсе не цивилизованы, а цивилизованы только немцы. И его убеждение основывалось не только на разговорах, но и на том, что немцы оккупировали Вильну во время Первой мировой войны. Я помню, как он говорил: «Они суровые господа, но они цивилизованы, дисциплинированы, и не стоит бояться, что они предадутся таким зверствам, как убийства». Когда он понял, что это совсем не так, уже было слишком поздно. Гетто было ликвидировано и, когда мы прибыли в Вильну, мы не смогли отыскать никаких окончательных доказательств, но сумели найти людей, которые видели, как по одной из улиц гетто вели группу евреев, среди которых был мой дед. Их вели в сторону Понар – одного из мест казни. Когда это выяснилось, мы решили, что это и есть окончательное доказательство, и уехали из России в Польшу. 

-До этого, будучи на Алтае, Вы уже знали о Холокосте? 

- Нет! Мы не думали, что такое может случиться.»

Черный рынок в Самарканде

«Так, сказали они, «мы тут заняты делами, к которым вы можете присоединиться, поскольку вы из наших (из Вильны). Последние полгода мы живем тут, продавая краденые товары». Там выдавали продуктовые карточки: 100 г на ребенка, 400 г на служащего и 600 г на рабочего, занятого на тяжелом производстве. Многие из тех, кто прибыл с ними, взяли на себя магазины, стали их заведующими и принялись играть в сложную игру: часть хлеба, который они получали для населения, крали. Вопрос был в том, как вынести краденое из магазина, передать другим людям и перепродать на рынке. С этого-то они и жили. Так что мы включились в эту сеть. Работа моей матери и моя работа (мне на тот момент было 10) состояла в том, чтобы выносить хлеб из магазина (это была опасна задача) и передавать людям, которые продавали его на рынке. Выглядело это так: ты заходил в магазин, где заведующий был нашим человеком, и у всех на виду протягивал ему карточку. Он ее брал, но никто не видел, что он не отрывал от нее квиток. Он на глазах у всех тебе ее возвращал и протягивал хлеб. Мы брали хлеб, выходили наружу и шли по улице в парк, а в парке, неподалеку оттуда, рядом с тобой возникал человек, которому ты по пути незаметно передавал хлеб и шел дальше, уже без хлеба, а от относил его на рынок. Весь первый год мы провели за этим занятием, что, конечно, было разумно и полезно, а для меня еще и легко, поскольку я воспринимал это занятие как бойскаутскую игру и считал ее очень забавной и интересной. Мне она особенно хорошо удавалась, поскольку милиция не так приглядывалась к мальчишкам, которые выглядели, словно возвращаются из школы. Я занимался этим, когда все возвращались из школы домой, и рядом были другие мальчишки, которые несли что-то свое, явно книжки.»

Возвращение отца

«- Когда вернулся Ваш отец? 

- Примерно через полтора года. Я думаю, столько понадобилось времени, чтобы правительственные указания дошли до лагеря. Где-то в течение года мы считали, что возможно, он убит, как в Катыни, ведь никто из его поезда не возвращался, но потом люди оттуда стали появляться. 

Мой отец отправился в Джалал-Абад – маленький киргизский городок, и многие тогда тоже стали возвращаться. В каждом месте создавалась своя польская организация партизан, и было главное польское бюро. В каждом из таких мест была стена, на которую вешали телеграммы. Если ты кого-то разыскивал, то отправлял телеграммы в различные места, указывая, кто ты и кого ищешь, и если тебе везло, то они находились. И он приехал в Джалал-Абад и пытался нас отыскать, рассылал телеграммы, но ничего не происходило, и он решил, что, если все так и дальше пойдет, то он умрет с голода. Он, действительно, умирал – вернулся из лагеря с цингой (от недостатка витамина С, от которого многие умирали в русских лагерях) и язвами по всему телу. Люди умирали не от голода – им давали достаточно пищи. Они умирали от авитаминоза. Так что он решил отправиться в местный колхоз, что оторвало бы его от нормальной жизни, но там хотя бы была еда. И перед этим он в последний раз сходил к стене с телеграммами, а там висела телеграмма от нас. Эти стены были полны сюрпризов, неожиданных удач и нежданных горестей. »

Реакция отца

«После этого он приехал в Самарканд, и мы долго откармливали его до нормального состояния. И когда он толком пришел в себя и выяснил, чем мы зарабатываем на жизнь, то чудовищно перепугался, потому что сама возможность вновь оказаться в лагере для него была психологически непереносима. Просто невероятно, насколько он был испуган, и это сделало нашу работу совершенно невозможной, потому что, во-первых, нельзя заниматься такими вещами, когда у тебя в семье кто-то настолько испуган, и, во-вторых… Меня один раз спросили, как вышло, что тебя так никогда и не поймали. Я ответил, что они ловили людей, у которых в глазах был страх. Пока ты уверен в себе, тебя очень трудно поймать. Тебя могли схватить, но это было очень непросто. Но в тот момент, когда у тебя в глазах возникает страх, милиция тебя заметит. А поскольку отец был так испуган, было ясно, что и мы с матерью тоже станем бояться. Невозможно находиться рядом с настолько испуганным человеком и не поддаться его влиянию. Так что мы прекратили продавать или выносить хлеб.»

Возвращение в Литву и отъезд

«Затем мы собрались и отправились в Вильну, там провели несколько недель в поисках деда и сестры, покуда мать не узнала, что уже ничего не сделать. Тогда она пошла в университет и нашла там свои студенческие документы. Она была выпускницей Вильнюсского университета, а это был польский университет, что давало ей право выехать в Польшу – это был вопрос гражданства, а у нас было польское гражданство, так все и случилось. Благодаря этому она получила разрешение покинуть Россию, т.е. тогда Советский Союз, и уехать в Польшу.»

Антисемитизм в послевоенной Польше

«- А когда Вы приехали в Лодзь, то сталкивались там с проявлениями антисемитизма или чего-то подобного?

- О, да! Польша была жестко антисемитской страной, и, поскольку, по польским стандартам, я не был похож на еврея… может, поляк, может, белорус, но точно не еврей – у поляков есть свои стереотипы. Еврей должен быть маленьким, с длинным носом и карими глазами. А в нашей семье все голубоглазые, довольно высокие, а я вдобавок прекрасно говорил по-польски – намного лучше, чем сами поляки из Лодзи, которые не умели правильно говорить на родном языке. Так что я разгуливал по улицам и слышал, что люди вокруг говорят: «Только взгляните на то, что этот мелкий кровавый ублюдок с нами сделал. Лишь за одно ему спасибо, что избавил от евреев». И, скажу честно, слыша такое над могилами моей семьи, я ненавидел их так же, как они ненавидели нас. Это было очень жесткое чувство. Я так же ненавидел поляков, как они ненавидели евреев, и был своего рода антисемитом наоборот. Но в какой-то момент эта ненависть к полякам меня оставила.»

Быть полезным: возвращение в Россию

«А затем началась перестройка, я поехал в Израиль, в Россию, чтобы взглянуть, и решил, что у меня есть редкие свойства, которые могут оказаться полезными, и что если получится, я должен попытаться принести пользу. И для этого поехал в Россию.»